…Удачный прыжок через пограничную реку окрылил Тилона, придал ему новые силы. Перейдя с бега на шаг, он всё время озирался по сторонам: каково оно, чужое государство? Но кругом были все те же деревья, и кустарник, и голубое небо с бегущими по нему облаками – всё было такое же, как в Спарте, оставшейся за пограничной рекой.

Вскоре, однако, невесёлые мысли начали одолевать мальчика. Ведь человек, покинувший своё государство, в любом другом утрачивает все права и становится метэком – бесправным.

Вдали показалось селение. Его хорошо было видно с горы. Смеркалось, и в домах зажигались огоньки, которые призывно манили. Тилон решил было спуститься вниз, к людям, и попросить что-нибудь поесть. Но осторожность взяла верх. Он собрал немного ягод, доел остатки сыра и тотчас провалился в бездонный омут сна.

Тилон проснулся оттого, что его мутило, а голова раскалывалась от боли. Возможно, среди ягод, которые он поел, оказались ядовитые, которые ирен называл волчьими. А может, сказалась усталость, которая накапливалась каждый день, каждый час нелёгкого пути.

Спал он долго – вокруг стояла глубокая ночь. Решившись, Тилон медленным шагом двинулся вниз, в селение, облитое лунным светом. Сон не освежил его – мальчик чувствовал себя разбитым. Дорогу он выбирал больше чутьём.

Родной дом, родители, дед, агела, спортивный лагерь, ирен, суровая Спарта – все казалось теперь бесконечно далёким, почти нереальным. «Метэк, метэк», – чёрной птицей билось в голове тяжёлое холодное слово.

Как-то встретит его чужбина?

Узкие улочки селения были пустынны. Равнодушная луна струила холодный свет на каменные стены домов, щербатые колонны, искривлённые ленты улиц. Тилон представил себе, какая жизнь кипела здесь днём. Но сейчас всё было мертво.

Перед домиком победнее Тилон остановился и долго стоял, не решаясь постучать в дверь. Вдруг в ответ на просьбу дать приют его схватят, свяжут и вернут в Спарту, благо до неё рукой подать?… Нет уж, лучше терпеть какие угодно мытарства и лишения, чем снова попасть туда, в агелу, в руки ирена…

Вскоре улицы стали пошире, а дома повыше, побогаче. Мальчик понял, что приближается к центру городка. Когда он миновал чашу открытого театра, здания расступились и перед ним открылась городская площадь. Она до удивления напоминала Тилону ту, в родном городе, и в первое мгновение ему почудилось, что он вернулся домой.

Тилон шёл как во сне, шаг за шагом погружаясь в смутное пространство площади, – так погружается в море ныряльщик, решивший достичь дна.

Вдали показался столб, к которому луна прицепила длинную тень. Что это? Солнечные часы? И тут Тилон почувствовал, как у него отяжелели ноги: ему показалось, что в тени столба прячется какая-то фигура. Выждав немного, Тилон начал продвигаться дальше неслышно, словно зверь. Фигура впереди зашевелилась, и что-то звякнуло. Сомнений не оставалось – у столба находился человек. Мальчик опустился на порог какой-то лавки. Неведомая фигура, как и все непонятное и таинственное, внушала страх.

Внезапно человек у столба забормотал. Тилон прислушался, и до него донеслось:

При упоминании Олимпии Тилон непроизвольно вздрогнул. Задетый его ногой камешек отлетел в сторону и глухо стукнул.

Бормотание прекратилось.

– Кто здесь? – спросил неизвестный.

Тилон притаился.

– Ты снова пришёл ко мне, мой мучитель? – громко произнёс неизвестный. – Что же медлишь? Подходи, я жду тебя! Бей, не стесняйся!

Голос незнакомца звучал глухо.

Тилон поднялся и сделал несколько шагов к столбу. Услышав шаги, замолкший было незнакомец встрепенулся.

– Смелее, смелее, враг мой! Можно подумать, ты идёшь впервые избивать меня, – сказал он. – Бей, ведь я не могу ни убежать от тебя, ни дать сдачи.

Мальчик, движимый острым любопытством, которое пересиливало страх, приблизился к незнакомцу. Тот был прикован короткой цепью к столбу. Это был пожилой, усталый человек. Тилон присмотрелся к нему и едва не вскрикнул: человек был слеп.

– Я не враг твой, – звонко произнёс Тилон, – и я не собираюсь бить тебя.

Незнакомец улыбнулся.

– Как зовут тебя, мальчик?

– Тилон.

– Тилон… Странное имя. Я не встречал такого. Что ты делаешь здесь ночью? Откуда ты?

– А кто такой Феогнет? – спросил Тилон, переведя разговор.

– Феогнет… – повторил незнакомец. – Честь ему и хвала. Это юноша, который сумел стать победителем Олимпиады! Он положил на лопатки всех борцов, самых маститых, самых известных. Ты услышал стихи, которые я прочёл?

– Да.

– Их посвятил ему сам знаменитый Симонид из Кеоса! – сказал незнакомец.

– Послушай…

– Меня зовут Ликомед.

– Послушай, Ликомед. Сейчас ведь ночь и площадь пустынна.

– Знаю.

– Для кого же ты читаешь стихи?

– Для себя, – улыбнулся Ликомед.

– А ты знаешь стихи о тех, кто прыгнул на Олимпиаде дальше всех?

– Конечно.

– Прочитаешь их?

– Я знаю много стихов, Тилон. Но у меня слишком мало времени осталось, чтобы прочитать их, – вздохнул Ликомед.

– За что тебя приковали цепью? – задал Тилон вопрос, который его больше всего мучил.

– Долгая это история. И невесёлая…

Ликомед задумался. Глубокие морщины прорезали его лоб, напомнивший Тилону кору старого дерева. Да и сам Ликомед напоминал дерево, разбитое грозой, но ещё живущее. Он стоял, широко расставив ноги и прислонившись к столбу. Незрячие глаза, казалось, вглядывались в светлую ночную даль.

– Я крестьянин, Тилон, – начал Ликомед. – И отец мой был крестьянин, и дед. Из рода в род мы жили тем, что возделывали пшеницу. Ну вот. Три года назад случилось так, что наше войско, двигавшееся на Спарту, чтобы отразить вероломное нападение… Да ты знаешь ли, что такое Спарта?

Тилон в волнении кивнул.

– Спарта – государство, с которым мы граничим, – пояснил Ликомед, не дождавшись ответа. – Да поразят её боги, Спарту. Житья от неё не стало соседям! Только о войне и помышляет это государство, из младенцев солдат воспитывает… Но я отвлёкся. Итак, спартанцы перешли нашу границу в том месте, где никто этого не ожидал. Наше войско в великой спешке ринулось им навстречу. И так уж случилось, воины начисто растоптали моё поле молодой пшеницы. Что тут будешь делать? Хоть с голоду помирай. Пошёл я к богатому соседу: его участок не пострадал. Попросил ссуду. Он дал, но с тем что через год я обязался отдать вдвое.